Реформа тела
Японцы считали свое тело слабым, неразвитым, не приспособленным к конкуренции с людьми Запада в производственном и, главное, в военном отношении. Французские военные инструкторы отмечали, что японский солдат не в состоянии совладать с европейской амуницией. В связи с этим в стране развернулась дискуссия по поводу того, каким образом нарастить мускулы и объем тела.
Прежде всего, следует сказать о рационе питания. Японцы были убеждены, что «качество» тела находится в прямой зависимости не только от одежды, но и от того, чем его «наполняют». Одним из способов изменения габаритов японца была признана реформа диеты. Стали раздаваться голоса, призывавшие к замене риса пшеничным хлебом. «В городе Наби издан закон, которым предписывается есть хлеб в подражание европейцам, которые красивее, выше ростом, крепче и разумнее»[17]. В рацион стали входить молоко и мясо. Сам император Мэйдзи подал тому пример. Это был крутой разворот – ведь мясо млекопитающих традиционно считалось пищей «нечистой». Теперь же даже буддийским монахам разрешили употребление мяса. Хотя реальное потребление мяса на душу населения оставалось крайне низким, сама легализация мясной пищи стала символом перемен, происходящих с телом японца и его содержимым.
Желание японцев переменить рацион питания подогревалось унизительными аттестациями европейцев, которые те давали японской кухне. Они находили ее «пресной», говорили, что она надолго оставляет во рту «неприятный вкус». Сакэ вызывало воспоминания о «дурном рейнском вине». Сладости характеризовались как красивые на вид, но «отвратительные на вкус»[18]. О моде на японскую этническую кухню не было и речи.
Призывы к более калорийному питанию дополнялись призывами к изменению самого модуса телесного поведения. Горожанам, представителям элиты и людям интеллектуальных занятий предлагалось оторваться от книг и придать своему поведению больше динамизма. Специально подчеркивалось, что это требование не распространяется на крестьян (то есть подавляющее большинство населения), поскольку их трудовая жизнь и так полна движения. Японкам предлагалось отказаться от прежней концепции красоты, предполагавшей «ивовый стан» и телесную «призрачность», на смену которым должны прийти плотное тело и крепкие кости. Л.И. Мечников, попавший в Японию в 1873 году, отмечал, что «японский чернорабочий люд живописностью одежды и красотою форм далеко превосходит средние и высшие классы народонаселения»[19]. Однако японская элита желала подражать не своим крестьянам, а европейцам.
Придание телу более динамичных характеристик обеспечивалось, в частности, занятиями физкультурой и спортом. В школе были введены уроки физкультуры, в университетах вошли в обиход соревнования по легкой атлетике, гребле. Некоторое распространение получили лаун-теннис и бейсбол. Большой популярностью пользовались конные скачки. Для пропаганды подвижного образа жизни императору Мэйдзи пришлось заняться конными прогулками – занятие, немыслимое для прежних государей, статус которых предполагал неподвижность – император уподоблялся Полярной звезде, вокруг которой вращаются звезды-подданные.
Наблюдаются и попытки придания высокой статусности чисто японским видам двигательной активности. Прежде всего это относится к таким видам единоборств, как кендо (фехтование на деревянных мечах), сумо и дзюдо. Стремление к равенству с европейцами приводило к постоянным дебатам, какую роль в этом деле призваны сыграть физические упражнения.
Обрисовав телесную, моральную и даже интеллектуальную пользу дзюдо, его создатель Кано Дзигоро (1860 — 1938) говорил в 1890 году о сверхцели своего изобретения: «Я верю, что если мы будем твердо следовать сокровенным принципам дзюдо, то, даже если наша страна окажется в тяжелом положении и будет со всех сторон окружена сильными врагами, мы не устрашимся и не покоримся перед ними, а во времена мира и благополучия иностранцы будут восхищаться прогрессом нашей страны и завидовать красоте ее исконных обычаев. Точно так же я верю, что если мы будем твердо следовать принципам дзюдо… то уже вскоре наша родина будет признана одной из самых цивилизованных и могущественных стран мира»[20].
Из приведенного пассажа и из всего творчества этого выдающегося педагога видно, что Кано Дзигоро рассматривал дзюдо не столько как спорт, целью которого является победа в соревновании, сколько как средство достижения телесного и морального совершенства. При этом он делал акцент не на «грубой» физической силе и не на развитой мускулатуре (что для европейских видов борьбы было бы только естественно), а на силе «мягкой», на гибкости и ловкости. Современники неоднократно отмечали, что мастера дзюдо не отличались габаритами тела и рельефной мускулатурой, они выглядели собранными и подтянутыми – не более того. Целью занятий дзюдо было самосовершенствование, а не победа как таковая.
Деятельность Кано Дзигоро по пропаганде дзюдо следует признать вполне удачной. Однако она не могла повлиять на успехи японцев в тех европейских видах спорта, где требовалась не «мягкость», а совсем другие качества. Несмотря на несомненные достижения Японии как страны в «коллективном зачете» в области экономической и военной, в зачете индивидуальном японцы по-прежнему не могли составить достойной конкуренции на международной арене. Первый раз они приняли участие в Олимпийских играх в 1912 году в Стокгольме. Японцев оказалось всего двое – спринтер и марафонец. Их выступление оказалось откровенно провальным, марафонец даже не сумел добраться до финиша.
В 1884 году появилась работа журналиста Такахаси Ёсио «Об улучшении японской расы», в которой он утверждал, что отсталость Японии от Запада объясняется расовыми причинами и для «улучшения» породы японцам следует вступать в браки с европейцами, что принесет более совершенное потомство. Таким образом, Такахаси полагал, что тело японца не может быть реформировано усилиями одних японцев, для его приспособления к новым условиям требуется внешнее «вливание».
С точки зрения практического осуществления «план» Такахаси вряд ли мог быть воспринят серьезно. Европеизация Японии действительно набирала обороты, но самих европейцев в стране насчитывалось совсем немного. Так с кем же будут скрещиваться японцы? Проект Такахаси подвергся суровой критике, однако она заключалась вовсе не в сомнениях по поводу его осуществимости. Показательна реакция известного мыслителя и педагога Като Хироюки (1836—1916), который высказывал следующие соображения:
- Неизвестно, приведут ли смешанные браки к «улучшению» японской расы
- К такому улучшению могут привести, скорее, изменения в обычаях и среде обитания (одежда, рацион питания, жилье) и повышение уровня гигиены
- Даже если с помощью смешанных браков и будет достигнуто улучшение «японской расы», вряд будет возможно называть ее после этого «японской» – она попросту исчезнет[21]
Дискурс того времени имел целью не столько реформирование японского тела как такового и его превращение в тело европейское, сколько создание тела, которое могло бы справиться с задачами по модернизации страны, но остаться при этом «японским». И здесь позиция Като Хироюки нашла гораздо больше сторонников.
Предназначением женского тела объявлялось рождение здорового потомства, которое будет способно приблизиться по своим телесным параметрам к европейцам. Утверждалось, что обладатели «слабого» и «больного» тела наносят вред не только себе – они доставляют беспокойство окружающим и – что еще хуже – делают страну бедной и слабой[22]. Таким образом, в лучших традициях конфуцианского подхода к телу оно не считалось «собственностью» самого человека – его предназначением было служение чему-то большему. Но если раньше объектом служения выступали родители, то теперь к ним прибавилась вся страна, символом которой выступал император.
Основанное в 1884 году «Частное гигиеническое общество великой Японии» выдвинуло новый идеал женской красоты, вступавший в противоречие с прежним представлением о сексапильной и нефертильной красавице (гейше и проститутке), для которой характерна анемичность и субтильность. «Общество» пропагандировало «развитые мускулы, большой зад, толстую жировую прослойку»[23], то есть телосложение, приспособленное для физической работы и деторождения.
В японском обществе господствовало убеждение, что мужчины реформируют свое тело сами, им же принадлежит и решающая роль в деле реформирования тела женского. Так, профессор Абэ Исоо (1865 — 1949) утверждал: японские мужчины должны переменить свои вкусы относительно женской красоты, и тогда на смену нынешней идеальной красавице, для которой характерны истеричность, меланхоличность, бледность, пассивность, маленький рост и телесная слабость, придет типаж «западноподобной» красавицы – женщины крупной, энергичной, румяной[24].
Следует заметить, что в то время пропаганда дородной женщины не увенчалась успехом. Физически сильные крестьянки не становились объектом изображения. То же самое можно сказать и о фабричных работницах (вчерашних крестьянках), статус которых являлся исключительно низким. Многие высокопоставленные деятели периода Мэйдзи были женаты на гейшах, имели наложниц, посещение красавиц из «веселых кварталов» считалось нормой жизни элиты, самого императора окружали наложницы-аристократки, не имевшие ничего общего с новым идеалом красоты.
Соображения о таком идеале шли вразрез и со вкусами очень многих европейцев, которые, будучи пресыщены набиравшей обороты маскулинизацией европеек, пленялись японками традиционного типа. Именно их изображали европейские художники, именно ими восхищался несколько позже Борис Пильняк. Публичные дома Токио и их обитательницы – манерами, воспитанностью и внешностью – привели писателя в восторг. Что до идеального типажа японской красавицы, то он представлялся ему так: «Тогда, в тот рассвет, я смотрел на эту женщину, одетую в кимоно, перепоясанную оби, с рудиментами бабочки на спине, обутую в деревянные скамеечки, - и тогда мне стало ясно, что тысячелетия мира мужской культуры совершенно перевоспитали женщину, не только психологически и в быте, но даже антропологически: даже антропологически тип японской женщины весь в мягкости, в покорности, в красивости, – в медленных движениях и застенчивости, – это тип женщины, похожей на мотылек красками, на кролика движениями»[25].
Стремление увеличить объем своего тела и «подрасти» преследовало японцев того времени. Традиционная культура была ориентирована на «маленькое». Высокий рост не обладал положительными коннотациями, самураи совершали свои подвиги не столько благодаря богатырской силе, сколько благодаря силе духа. Постоянное нахождение на полу уравнивало разницу в росте, вальяжные позы, при которых тело максимально «заполняет» объем, не приветствовались и считались нарушением этикета. Телу предписывалось находиться в максимально «сжатом» и «сложенном» состоянии, чему идеально соответствовала церемониальная поза (сэйдза) – сидение «на пятках». Теперь же задача состояла в «распрямлении» японца, что знаменовало собой коренное переосмысление тела и его места в пространстве – как физическом, так и социальном.
Для увеличения роста врачи и гигиенисты настойчиво рекомендовали пересесть с циновок-татами на стулья – от сидения на полу, утверждали они, происходит искривление позвоночника, а значит и убыль в росте. Настойчивая пропаганда «цивилизованного образа жизни» приносила свои плоды, интерьер японского дома понемногу менялся – в нем появлялись стулья и столы.
Процесс «распрямления» японца хорошо заметен на визуальных текстах того времени. Если раньше на парадных изображениях мы видим только сидящие на полу фигуры, то на фотографиях эпохи Мэйдзи портретируемые либо стоят, либо сидят на стульях. На скульптурных изображениях людей, которые устанавливались на улицах для публичного обозрения (подобная репрезентация раньше отсутствовала в Японии), объект изображения всегда стоит. На улицах японских городов появляются и конные скульптуры героев. Возведенные на пьедестал, эти изображения образовывали вертикаль, которой Япония была ранее лишена.
Подобное «распрямление» имело и еще одну важную психологическую составляющую. До этого времени Япония знала только буддийскую скульптуру. Существуют три основных типа скульптурных изображений Будды, квалифицируемых по степени их «вертикализации»: лежачая (фиксирует момент достижения Буддой нирваны); сидячая (медитация), стоячая (шествующая) – момент проповеди. В Японии наибольшее распространение получили статуи медитирующего, то есть физически пассивного, Будды. Новые герои нового времени – государственные деятели и военные герои – изображались стоящими, что должно было подчеркнуть их динамизм.
В связи с тем, что обстановка в государственных учреждениях и школах была устроена на европейский лад, а сами служащие, преподаватели и школьники были одеты по-европейски, получило распространение «стоячее» приветствие – теперь приходилось не прижимать лоб к циновкам, а вставать со стула. Если в традиционной Японии люди, находящиеся в помещении, приветствовали друг друга сидя на полу, то теперь даже поклонение портрету императора во время общенациональных праздников происходило стоя: три шага вперед – поклон, еще три шага – более глубокий поклон, еще три – самый глубокий поклон.
Изменения в пищевой диете (увеличение белковой составляющей), усиленные занятия физкультурой и спортом, исправление осанки приносили свои плоды. За период Мэйдзи японцы подросли на «целый» сантиметр, но все равно этого оказалось мало. Несмотря на все свои усилия, они оставались ниже европейцев. Тем более что и европейцы за это время тоже подросли.
ПРИМЕЧАНИЯ:
17. Первые японские посольства… С. 84.
18. Там же. C. 83, 88.
19. Мечников Л.И. Воспоминания о двухлетней службе в Японии. С. 181.
20. Кано Дзигоро. Общие сведения о дзюдо и его ценности в деле воспитания / Пер. А.М. Горбылева // Хидэн. Боевые искусства и рукопашный бой. М., 2008. Вып. 1. C. 173.
21. Нагацума Мисао. Синкарон дзюё-но сёсо. Миякэ Сэцурэй-ни окэру дзинсю то синтай // Гидзюцу то синтай / Под ред. Киока Нобуо и Судзуки Садами. Токио: Минэрбо, 2006. C. 242.
22. Судзуки Норико. Дзёгаку дзасси-ни миру рисо кадзиндзо-о мэгуттэ // Киндай нихон-но синтай канкаку. Токио: Сэйкюся, 2004. C. 141—144.
23. Там же. C. 138.
24. Мадзима Аю. Кииро дзинсю то ю унмэй-но тёкоку // Киндай нихон-но синтай канкаку. Токио: Сэйкюся, 2004. C. 115—116.
25. Пильняк Б. Корни японского солнца. М.: Три квадрата», 2004. C. 45.